Смотрю на вас, убогих, я, муха, летаю там, где захочу. Мой звук аутентичен для слуха, я никогда не замолчу. Два метра от сортира до кухни — последний рубеж мужика, Когда я лезу в холодильник за тухлым, так ласкова его рука. Я ни добро, ни зло, ни хорошо, ни плохо, древняя плоть бытия. Я секс, я порно первого вздоха. Здравствуй дружок, это я! Я тьма в желудках всех континентов, где пахнет дерьмом там и я. И ноги ваших иноагентов ночами согревают меня. Муха! Оптимисты, холерики, монстры, изгои — лежат в гробах, встречая зарю. Я всех вас распакую и вскрою, расслабьтесь, я вся горю! Авторитетов нет, хоть римский Папа, я съем того, кого захочу. Мои опарыши все будут крылаты, танцуйте, пока я лечу! Я знала всех от Моисея до Будды, нас триллионы, если хочешь — лови. Я размножалась ещё до «Камасутры», ведь шлюхи — тоже дети любви! Я вершина пищевой цепочки, смысл эволюции, живучей всех. Мой мозг — запятые и точки. Вниз-вверх, влево-вправо, вниз-вверх. Моя минута славы на лбу рок-звезды, с ним вместе куплет допою. Репелленты — отстой, все ваши зады не изменят судьбу свою. Муха!

Посмотри, за рекой деревенька уткнулась в заборы… Здесь всё хорошо — не сеют, не косят, не пашут. Здесь геройскою смертью пали любовь и коровы. Есть за что воевать, есть за что выпивать, это наше! Только он здесь царит, эротично сопит размножаясь. В окна рожу кривит, словно чёрт на стекле отражаясь. Как упырь вдоль дорог — на полях, на каждой мусорной куче. Как генсек, президент, фараон или долбаный дуче. Борщевик, борщевики — как небоскрёбы велики. Стоят огромны и крепки, средь нас цветут борщевики. Борщевик, борщевики — могучи, как силовики. Лежу с рогаткой у щеки. Нас пожирают сорняки. Зависаю в Фейсбуке — и там их скопилось немало. Брызжут ядом, и в каждого целятся челюсть и жало. В ЖКХ, магазине, министерстве и грёбаной думе — Борщевик прорастает на каждой нашей денежной сумме. Я зарылся в сарае, трудовую держу оборону! Я стараюсь врагу нанести как можно больше урону. Но ничего не берет их: ни «Тополь», ни «Град», ни гранаты. Эй, боец, не робей, поднеси-ка ещё химикаты! ДДТ! Борщевик, борщевики — как небоскрёбы велики. Стоят огромны и крепки, средь нас цветут борщевики. Борщевик, борщевики — могучи, как силовики. Лежу с рогаткой у щеки. Я обожаю сорняки!

Когда уходит герой, остаётся хор. Но коллективный секс для меня — перебор. У меня от него стерео-токсикоз, И я живу здесь один, среди змей и стрекоз. Я дышу лесом, вдалеке от могил Равноправия, братства, иных иллюзий. Где хор правит бал, а я оттуда свалил, Я с муравьями теперь в союзе. А вдалеке огни, там горит Город. Хор-мегаполис. Его суть — голод. Что не имеет конца, не помнит начала. Я не нашёл там опоры, меня укачало. Смысловики плодят смыслы, толпа их ест. В хоре всегда найдётся парочка мест. Занимаем нишу, проходим, ждём — Короткое счастье под бесконечным дождём. Толпа всё видит и слышит, она в нас на века. Но память её, как всегда, коротка. В толпе нельзя падать, нужно идти, И неважно, что сбилась она с пути. Идея жива, пока не вышла в тираж. Когда один — ты герой, в толпе ты — фарш. Оглянись, все затылки твои видны. В толпе ты бессмертен, в толпе нет вины. Море, людское море… Всё тонет в хоре — его мажоре. Всё, что любили, почти пропало. Следят за нами чужие звуки. Хор запускает в нас своё ядовитое жало И похотливо снимает брюки. Я по парадным-подъездам крадусь вором. К тебе родная, этой серьёзной ночью. Увижу нас с тобой вдвоём воочию: Чего мы стоим, когда не хором? Пойдём со мной, на хрена тебе эти консервы? Люди из стали, их больные нервы. Одинаковые машины и гениталии. Мысли из теста, их мечты о талии. Когда уходит герой, остаётся хор. Угадайте с трёх раз, кто его дирижёр? Я устал выживать, предпочитаю жить. Когда ты свободен, тебя невозможно убить. Море, людское море… Всё тонет в хоре — его мажоре.

Устала ты пакетами носить в руках тяжёлый воздух. В «Пятёрочке» у ценников молчать, достоинство храня. В глазах твоих морщинистых горят сапфировые звезды. У кассы ждёт рассерженный народ дешёвого огня. Достав из дерматина свою мелочь, зарытую в платок, Не думала, что этот мир стал серым, и к старости жесток. А он ворчал, он увеличил звук, и на тебя смотрели Десятки стройных ног и крепких рук. И все друг друга ели. Катилось время по прилавку, злые даты и медное кольцо. Но слишком медленно считали автоматы твоё лицо. И, суетясь, тебя все торопили, ссылаясь на дела… Не вспомнили, кого они любили, ведь это Родина была. Плачет Таня, Таня плачет. Уронила в вечность мячик. Не печалься, под луной стал теперь он шар земной. Купив котам просроченной трески, себе кусочек хлеба, Из магазина вышла ты, шепча стихи, прекрасная как небо! Верность в прошлом, а сейчас С кем ты, где ты, любишь нас? Мы вернёмся за тобой, и отыщем шар земной.

Прижала к стенке тоскливо гадость. Когда нам страшно, этим тварям — радость. Секунды боя, стоять не падать. Всё это небо выпить, эту землю вмазать! Выйти из системы, прочь из-под контроля. Не жевать их схемы, не глотать их воли. Стать между мирами тайной перехода. Точками мгновений, пропастью свободы. И вновь у бездны на краю мы захлебнёмся высотой Твоей отчаянной любви, такой живой. В плену неверных перспектив рассыплем наш речитатив, Согрев дыханием своим твою весну… Выйти из запоя пошлости и бреда. Разорвать их стены временем победы. Чтобы замечало небо наши звуки. В серых кабинетах рассосались суки.

Мы с тобой здесь не одни, Нам всю ночь ещё дышать. Надвигаются огни, Нам от них не убежать. Сколько спели здесь до нас Песен мёртвых и живых? Сколько дерзких, молодых, Революционных глаз… Я думал, что завтра всё будет полегче — Хорошего больше, плохого поменьше. Но время замазано ложью и кровью, И моя философия резонирует болью! Где я? Что я? С кем я? Кто я? На вертушке ждёт винил — Стратегический запас. Твой вопрос поссорил нас, Твой ответ — объединил! Мы готовы ко всему, Смыло замки из песка. Навигация легка, Выходи по одному. Я думал, что завтра всё будет полегче — Хорошего больше, плохого поменьше. Но ложь мастурбирует в пепле и шлаке, И моя философия готова к атаке. От вопросов-ответов ваших тесно. И моей философии не всё равно. Как сказал Гераклит в горах Эфеса: «Из одного — всё, из всего — одно». Земля — одиночный пикет в пространстве. Вокруг железо, сердца усталых. Любить, как псих, за них, засранцев, тебе досталось, тебе досталось.

Дрожит на ветру одинокий цветок. Набегает волна на белый песок. Миллиарды улыбок перемолоты в пыль. На моей голове колосится ковыль. Скифы и Гунны в придорожном кафе… Мир, каким его знали, подходит к концу. Новый день в камуфляже, новый бог в галифе. Потеря иллюзий расстояньям к лицу. Всё, о чем я здесь знал, лежит под стеклом. Всё, чем я дорожил, ждёт с ножом за углом. Но я тебя помню, дорога моя. Ты единственный праздник, и в этом весь я. Объяснила начало, научила любить. И когда умираешь, как с этим жить… В сигаретном дыму пляшет письменный стол. Он искал твоё слово, но его не нашёл. Во мне столько лет распадалась еда. Наблюдал, как топили в земле города. Иногда полумёртвый, чаще еле живой… Спасибо родная, что шагала со мной. Пытался пробить выход в новую жизнь. О чем ты жалеешь, давай расскажи. Я не смог, но пытался, и на той стороне Мне дышала свеча в одиноком окне. Ваша концептуальность — желать и иметь. В золотых черепах спит нейронная сеть. Я искал справедливость, боясь утонуть В своей собственной тьме, я прошёл этот путь. Ты — Гималаи, ледяной океан. Дорогая дорога, мой прекрасный роман. Если ищете песен на этой волне, Вам дорогу покажет моя тень на стене.

Ветер восьмого дня мне прошептал: «Горим». Мозг мой упал, гремя, тем, что боролось с ним. Грабили магазин. «М-Видео» и «Ашан». Вырвало рты витрин, каждый был зол и пьян. Бургеры, Чупа-чупс чавкали на полу. Телевизор лишился чувств, кто-то рыдал в углу. И пожирали всё гнилая, слепая тля, недоеденное враньё, затянувшаяся петля. У танцующих кирпичей и поющих бетонных плит, Охранник, уже ничей, стрелял в этот безлимит. Кто-то срывался вниз, кто-то бежал наверх. Вскарабкавшись на карниз, я молча смотрел на всех. Слетал, дрожа, «Отче Наш» с запёкшихся бледных губ. А вокруг ревел бодрый марш Иерихонских победных труб! И сгорая под этот рейв, Интернет оглох и ослеп. Вместо валюты в сейф прятались соль и хлеб. Улетая, бодрилась власть, втиснувшись в Superjet, Брезгливо стирая грязь и кровь на краях манжет. И ворочались жернова, перемалывая в Delеtе Ограниченный алфавит, уже бессмысленные слова. Птицы дождём с небес падали на газон. И ухмылялся бес, усаживаясь на трон! В этот последний день, выйдя на дефиле, Перемещалась тень, ползая по золе… Я очнулся как рассвело, задремавший у новостей. Мне снилось твоё тепло и ещё миллион вещей. Подсолнухи заплела в запахи спелых лип. Мама, ты так жила, что мир этот не погиб…

Весна как мёд, Плеск молока. Спят облака, Кружится лёд. Голоса Земли Новых родили. Ре-ля-ми-фа-ля, Это ты да я. Старый мой друг плачет и пьёт, мрачно твердит — скоро кошмар. А я отвечаю — солнце взойдёт, это ведь тоже немного пожар. Что-то взойдёт наверняка, вот тебе, друг, моя рука. Солнце взойдёт, мне рассказал старый шаман у древних скал. Весна твоих Влюблённых птиц. Внутри шагов Тепло ресниц. В яме у ручья р Ржавая ничья. За моей спиной — Ветер иной. Старый мой друг плачет и пьёт, мрачно твердит — скоро кошмар. А я отвечаю — солнце взойдёт, это ведь тоже немного пожар. Что-то взойдёт наверняка, вот тебе, друг, моя рука. Солнце взойдёт, мне рассказал старый монах у древних скал. Солнце взойдёт, если не врёт твой пистолет и пулемёт. Солнце взойдёт наверняка, только не стой у сквозняка...

Мы на Земле всего лишь миг, Банальны, как микроволновка. В остывшей тьме — неверный крик, Вчера закончили неловко. Похороните меня в коробке из-под торта, Намалюйте макияж, чтобы был красивый! Подарите мою жизнь, её наколки-аорты, Вашей скуке-смерти для её аперитива. Не кантовать, мы здесь живём. Но кто послал нас всех на это? Контрастный душ, я стал дождём, л Лью кровь на кафель туалета. Похороните меня в коробке из-под торта, Намалюйте макияж, чтобы был красивый! Подарите мою жизнь, её наколки-аорты, Вашей скуке-смерти для её аперитива. Чтобы стало веселей и совсем не страшно — Посадите на цепь, накачайте деньгами. Вырвите зубы, чтобы стал неопасным. Всё равно я никогда не буду с вами. В твоих глазах не гаснет свет, Здесь всё умрёт, но правда — нет…

«Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил, И лучше выдумать не мог. Его пример другим наука; Но, боже мой, какая скука С больным сидеть и день и ночь, Не отходя ни шагу прочь! Какое низкое коварство Полуживого забавлять, Ему подушки поправлять, Печально подносить лекарство, Вздыхать и думать про себя: Когда же черт возьмёт тебя!..». А.С. Пушкин Немного ел, немного пил, В плену иллюзий жил Евгений. И дядин труп давно остыл Среди причудливых растений. Он поливал их иногда — Герань, гортензии, алоэ. Евгений, гроб, их было двое, И дней спокойных череда. Звенела мелочь по карманам, Росли ракеты и свекла. Неспешно кровь бойцов текла В деревни наши из Афгана. Генсеки дохли каждый год. В очередях с утра стояли Герои чугуна и стали — Сорокаградусный народ. Короче, жили налегке. Как Пушкин, солнышко светило. Онегин, сидя на толчке, Мог наслаждаться тем, что было. Татьяна редко заходила, Поднять пыталась член и дух. Она Евгения любила, Но он инертен был и глух… Но либералы, Горбачёв, Их жизнерадостные трели Взорвали мозг, сказав, почём В плену иллюзий жил Евгений. И разливался плюрализм, И герменевтика вещала, Ито скоро будет новый «изм», Маршировать для счастья — мало! Но объяснить никто не смог Нам про ответственность свободы. Пока все пели, под шумок Украли углеводороды! Потом всему пришла хана. Сгорел Союз, развал и горечь. Жевала сникерсы страна, У власти вновь жирела сволочь. Евгений тихо отползал, Бежав с окопов Перестройки. Он тонко чувствовал и знал Апокалиптичность русской тройки. Гроб выл, чесался по ночам, С утра страдая паранойей. Онегин, глух к чужим речам, Беседы вёл с самим собою. О том, что с правдой слита ложь, Порядка нету и морали, О том, что делай всё что хошь, Но делать что, не рассказали. Как отказаться от гробов, Что в головах засели странных? Как без кисельных берегов, Как без молочных рек из крана? Чуть не забыл я про Татьяну. Она учителем была. С Евгением, дурным и пьяным, С трудом, но иногда жила. Когда настали перемены, Пошла работать в магазин. Её, бесчувственной к изменам, Увёз в Дубай один грузин. Но потихоньку извели Апологетов перестройки. Гробы на кухнях зацвели В плену восточной новостройки. И перепуганный народ решил — Пусть лучше будет Путин! Убрали новый поворот, Вернулись к старой доброй жути. Переписали, как всегда, Гробы, историю, колени. Герань, гортензии, Евгений, За дядю пили иногда. А он столетья, как живой, В цветах, привычно чем-то пахнет. На этом всё, пока не жахнет Господь по нам иной судьбой… Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Стань как Пушкин, не ссы…

Иначе… Что это, смерть или начало? Иначе всегда с тобой, Часами плачет в толпе на площади. В кипящей плоти спит небытие моё… Я здесь, вот паспорт мой, Зубная щётка, чай недожитый. Я мёртвыми предметами разбросан всюду, Я наследил на всех материках… Куда всё это делось? Где миллиарды жизней — Убитых, съеденных, пропавших, утонувших? Повешенных за ноги и за шею, На собственное руки наложивших. Попавших под слона, машину, лошадь, От ужаса скончавшихся в чужой постели. Разорванных гранатой и тоской. Куда забрали их? Зарезанных в пещерах фараонов, С улыбкою погибших на дуэли. От газа задохнувшихся в окопах, Разбившихся о фонари иллюзий. Глотнувших кислоты и яда, Засохших без любви и пониманья. Сгоревших от чумы, короны, СПИДа И прочих выдающихся болезней… С деревьев рухнувших, Крыш, колоколен, самолётов. Погибших за свободу, Замученных в ГУЛАГа облаках. Сожжённых на кострах фанатиков. Расплющенных, замёрзших, расчленённых, Порубленных и сжатых в мясорубке Земного притяженья. Великое разнообразие смертей — Отчаянная роскошь мирозданья. Здесь истинное творчество людей и судеб. Здесь всё — фантазия. Здесь всё — воображенье. И где сейчас, в каком аду и рае, Убогих наших представлений, На атомы разбившись, и, взявшись за руки, Летят они к окраинам вселенной? На кладбище я, на могиле друга. С помнящими разливая стакан часов по кругу… Сей ритуал великий, нас, ухмыляясь, готовит к будущему. Но почему мне так легко? Светло, спокойно на душе, несуетливо. И главное здесь, брат, не перепутать, Кто мёртв, а кто живой. Кто часовой? Мобильник вдруг из-под земли, Из глубины могилы Позвонил. Жизнь — это творчество в пустоте, Неопознанный интеллект, С которого всё началось, И он подключил свет.