1. |
Из табора улицы темной
03:20
|
|
||
Я буду метаться по табору улицы темной
За веткой черемухи в черной рессорной карете,
За капором снега, за вечным, за мельничным шумом...
Я только запомнил каштановых прядей осечки,
Придымленных горечью, нет - с муравьиной кислинкой,
От них на губах остается янтарная сухость.
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...
Но все же скрипели извозчичьих санок полозья,
B плетенку рогожи глядели колючие звезды,
И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже...
И только и свету, что в звездной колючей неправде,
А жизнь проплывет театрального капора пеной;
И некому молвить: "Из табора улицы темной..."
В такие минуты и воздух мне кажется карим,
И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой,
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…
|
||||
2. |
|
|||
Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем,— и через плечо поглядела.
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,
Как ресницы, на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.
Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,
Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке:
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки.
Ну а в комнате белой, как прялка, стоит тишина.
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала,
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена,—
Не Елена — другая — как долго она вышивала?
Золотое руно, где же ты, золотое руно?
Всю дорогу шумели морские тяжелые волны.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
|
||||
3. |
Декабрист
01:51
|
|
||
Тому свидетельство языческий сенат,-
Сии дела не умирают"
Он раскурил чубук и запахнул халат,
А рядом в шахматы играют.
Честолюбивый сон он променял на сруб
В глухом урочище Сибири,
И вычурный чубук у ядовитых губ,
Сказавших правду в скорбном мире.
Шумели в первый раз германские дубы,
Европа плакала в тенетах,
Квадриги черные вставали на дыбы
На триумфальных поворотах.
Бывало, голубой в стаканах пунш горит,
С широким шумом самовара
Подруга рейнская тихонько говорит,
Вольнолюбивая гитара.
Еще волнуются живые голоса
О сладкой вольности гражданства,
Но жертвы не хотят слепые небеса,
Вернее труд и постоянство.
Все перепуталось, и некому сказать,
Что, постепенно холодея,
Все перепуталось, и сладко повторять:
Россия, Лета, Лорелея.
|
||||
4. |
|
|||
Сёстры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы.
Медуницы и осы тяжёлую розу сосут.
Человек умирает. Песок остывает согретый,
И вчерашнее солнце на чёрных носилках несут.
Тяжёлые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!
У меня остаётся одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно тёмную воду, я пью помутившийся воздух.
Время вспахано плугом, и роза землёю была.
В медленном водовороте тяжёлые нежные розы,
Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела!
Тяжёлые соты и нежные сети,
Легче камень поднять, чем имя твоё повторить!
У меня остаётся одна забота на свете:
Золотая забота, как времени бремя избыть.
|
||||
5. |
|
|||
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Ангел Мэри, пей коктейли,
Ой-ли, так-ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей вино
Греки сбондили Елену
По волнам,
Ну а мне - соленой пеной
По губам.
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Ангел Мэри, пей коктейли,
Ой-ли, так-ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей вино
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Там где эллину сияла
Красота,
Мне из черных дыр зияла
Срамота.
Ой-ли, так-ли, дуй-ли, вей-ли,
Ангел Мэри, пей коктейли,
Ой-ли, так-ли,
Все равно.
Ангел Мэри, пей вино
|
||||
6. |
Жизнь упала как зарница
03:43
|
|
||
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница.
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню…
Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
Хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.
Ангел в светлой паутине
В золотой стоит овчине,
Свет фонарного луча —
До высокого плеча.
Разве кошка, встрепенувшись,
Черным зайцем обернувшись,
Вдруг простегивает путь,
Исчезая где-нибудь…
Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась,
Изолгалась, улыбнулась —
Так, что вспыхнули черты
Неуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовым
И за кипенем садовым
Заресничная страна, —
Там ты будешь мне жена.
Выбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем
Той же улицей пойдем,
Без оглядки, без помехи
На сияющие вехи —
От зари и до зари
Налитые фонари.
|
||||
7. |
Петербург
02:57
|
|
||
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, — так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург, Петербург, я еще не хочу умирать:
У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Петербург, Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера,
Я еще не хочу умирать.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Петербург, Петербург, я еще не хочу умирать:
У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Петербург, Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера,
Я еще не хочу умирать.
|
||||
8. |
Жил Александр Герцевич
02:24
|
|
||
Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант, —
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Твердил он наизусть…
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Герцевич, —
Чего там? Все равно!
Все, Александр Скерцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Герцевич.
Чего там! Все равно!
Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
За Шубертом на саночках
На узеньких летит:
Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
А там хоть вороньей шубою
На вешалке висеть…
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Герцевич, —
Чего там? Все равно!
Все, Александр Скерцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Герцевич.
Чего там! Все равно!
Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Герцевич, —
Чего там? Все равно!
Все, Александр Сердцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Герцевич.
Чего там! Все равно!
Чего там! Все равно!
|
Streaming and Download help
If you like Музыка и слово, you may also like:
Bandcamp Daily your guide to the world of Bandcamp